Аскер Панеш: Историческое сознание адыгов как синтез накопленного опыта
Аннотация: Статья посвящена анализу российско-адыгских отношений в период Кавказской войны. В работе показаны особенности российской политики в регионе, выявлены основные мотивы массового героизма адыгов во время военных действий. Рассмотрены военно-политические лидеры черкесов, в чьих образах концентрировался массовый героизм, проявляемый адыгами.
Ключевые слова: адыги, Россия, память, политика, героизм, традиции, война
Annotation: The article is devoted to the analysis of Russian-Adyghean relations during the Caucasian War. The paper shows the specifics of Russian politics in the region, the main motives of the Adygs' mass heroism during military operations are revealed. The military-political leaders of the Circassians are considered, in whose images the mass heroism displayed by the Adygs was concentrated.
Keywords: Adygs, Russia, memory, politics, heroism, traditions, war.
Героический нартский эпос является значительным памятником духовной культуры адыгов, относящимся к самым древним эпосам мира. Нартский эпос бытует у многих северокавказских народов, в частности, у абхазцев, карачаевцев, балкарцев, осетин и отчасти у ингушей, чеченцев, дагестанцев. На сегодняшний день недостаточно исследованной проблемой является сам процесс формирования нартского эпоса: механизмы отбора, иерархизации, редукции и компрессии жизненного материала [1: 352-364].
С древних времен у адыгов связь с окружающим миром достаточно явственно проявлялось в форме мифологизированных представлений. В обществе эпос выступает как способ хранения информации, «важнейший источник коллективных исторических воспоминаний» [2: 83]. Благодаря эпосу в сознании адыгов закрепились представления о территории расселения. В то же время «четко осознавалось наличие соседних, живущих рядом народов, контакты с которыми приводили не только к столкновениям, но и к взаимодействию» [3: 83].
В сообществе нартов непререкаемым авторитетом пользовались старшие, быт которых был пронизан героикой боевой жизни. Таким образом, главной, устанавливающей идеей эпоса становится героический характер деяний. Воин служит эталоном мужского поведения, его воспевают в песнях и прославляют в сказаниях.
Способность мыслить по мифологическому типу, инвертировать мифические образы в повседневную жизнь была особенностью адыгского общества. Английский путешественник Джеймс Бэлл приводит интересный случай, свидетельствующий о мифологических представлениях адыгов. «Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб. Здесь, говорят, прячется в пещерах скал животное, которого именуют морским медведем» [4: 81-82].
В XIX в. в условиях войны происходило возрождение утраченных воспоминаний. Сказания передавали из поколения в поколение исторический опыт, уроки нравственности. В сущности, эпос стал неписаным сводом законов, сформировавшим кодекс поведения, нравственные нормы адыгов – адыгэ хабзэ.
В историческом сознании синтезируется накопленный опыт многих поколений. Ярким примером бережного отношения к событиям исторического прошлого может служить память о греко-византийцах, сохранившаяся у адыгов еще в XIX в. Существовали предания о пребывании среди адыгов греков – «урыма», принесших им христианство.
В годы военного противостояния с экспансией царизма обострилась проблема отношения к остаткам исторического прошлого (сооружениям, древним захоронениям, барельефам и т.п.). Французский путешественник Тебу де Мариньи, неоднократно посещавший Черкесию в 1823-1824 гг., отмечал, что к сохранившимся памятникам исторического прошлого адыги проявляли почтение [5: 130]. Для черкесов эти памятники служили доказательством древности происхождения и прав на занимаемую территорию.
Многие иностранцы, находясь на территории Черкесии, проявляли коммерческий интерес к памятникам старины. Раскапывание погребений черкесы считали посягательством на память предков, владевших этой страной.
Борьба за независимость стала для адыгов испытанием их сил возможностей. В неравной борьбе с царизмом приходило осознание консолидации всех социальных групп адыгского общества. Такой консолидирующей силой стала национальная идея, позволившая адыгам в условиях войны подняться на более высокую ступень сплоченности.
Джон Лонгворт – корреспондент английской газеты «Таймс», посетивший Черкесию в 1839 г., описал интересный случай отношения адыгов к месту захоронения погибшего героя. «Когда мы направились к потоку их подножий, черкесы, несомненно, вдохновленные «гением места», вдруг непроизвольно разразились заунывным и жалобным стенанием о каком-то погибшем вожде…[6: 78].
Следует отметить, что в условиях войны слагались новые песни к тризне по погибшим. Джеймс Бэлл, живший среди адыгов в течение трех лет, зафиксировал много удивительных нюансов исторического сознания черкесов. Так, он записал песню, услышанную им на тризне. «Утром он вышел из дома для заключения мира, а вечером его принесли завернутым в саван. «Хвала Богу, – закричала его мать, – за то, что ты пал на поле чести, а не в поисках добра!» [7: 189].
В немногочисленных записях эпохи Кавказской войны отразились традиционные моральные нормативы поведения черкесских воинов. В сознании адыгов прочно закрепилась значимость гибели «на поле чести». В условиях борьбы за независимость складывалась система ценностей, в которой оказались тесно связанными трагедия Кавказской войны, мировоззрение ее героев, мотивы, вдохновившие безымянных авторов к созданию историко-героических песен [8: 31].
Глубокий анализ исторической специфики адыгских песен дан А.-Г. Кешевым. «Черкесская песня, прельщаясь более всего земною славою, призывала к ней всех, владевших конем и винтовкой, одаренных пылким умом и неугомонным честолюбием» [9: 134].
В годы войны в глубинных пластах народной памяти возникали жанры героического панегирика и «обрядового плача». «Поэтому, – отмечал А.-Г. Кешев, – нет надобности особенно распространяться о том, что и песни адыгов не могли естественно сделаться ничем иным, как воплощением того же господствующего духа: нельзя характеризовать их иначе, как поэзией наездничества, панегириком доблестных мужей, прославившихся между адыгов в различные эпохи исторического их существования» [10: 136].
Сложные перипетии Кавказской войны, несомненно, оказывали влияние на сознание адыгов. Тем не менее, даже в этих условиях первостепенное значение они придавали неукоснительному соблюдению традиций.
В XIX в. Черкесия испытала колоссальное напряжение сил. Военные акции царских войск, политические козни Англии и Турции создавали напряженное военно-политическое положение. В ходе военных действий менялась среда обитания, разрушались привычные представления и нормы жизни. При этом осознание своей принадлежности к этнической общности оставалось неизменным. Неизменными оставались также представления адыгов о себе, о древности своей истории.
Поэтому в борьбе за независимость адыги защищали не только свою землю, но и достоинство национальных традиций. Получая все больше информации о представителях другой культуры, адыги все больше задумывались над вопросом, что значит быть адыгом?
В исторической памяти адыгов сохранились многие образы, дающие четкое представление о наших предках, живших в сложных условиях XIX в. Один из ярких деятелей адыгского просветительства С. Хан-Гирей оставил нам собирательный образ авторитетнейшего бжедугского лидера, князя Пшекуя Ахеджакова. Во время последней встречи с ним Хан-Гирей обратил внимание на две важнейшие его черты: «Благородные поступки и мужественные подвиги приводили его в восторг, а всякая низость и подлое малодушие – в сильное негодование» [11: 543].
Длительная, изнурительная и ожесточенная война повлияла на самосознание адыгов. В воспоминаниях русского разведчика Ф. Торнау, оказавшегося в плену у адыгов, встречается интересное описание его прощания с черкесским предводителем Хаджи Джансеидом. «Вспомни обо мне с меньшей горечью, когда позже, между своими, ты встретишь на своем пути столько же расчета, хитрости и обмана, как у черкесов, – сказал Джансеид барону. – Вся разница в том, что у нас чаще всего бьют пулею или кинжалом, а у вас убивают человека коварными словами да грязным пером» [12: 290].
Основу ментальных установок адыгов составляет мировоззренческая основа – отношение к природе, к труду и богатству, к власти, к господству и подчинению, к праву и обычаям. К важнейшим составляющим мировоззрения адыгов относятся также свобода, долг, честь и справедливость.
Дж. Лонгворт обратил внимание на один феномен адыгского менталитета: какой смысл вкладывали черкесы в понятие «слуга». Англичанин с удивлением отмечал, что в сознании черкесов доминировала идея служения. Черкесы восхитительно справлялись с конкретными обязанностями, – писал Лонгворт, – как будто они занимались этим годами, но вели себя как важные персоны. Здесь следует обратить внимание на одно важное замечание Лонгворта о том, что оказание услуг не противоречит понятиям адыгов о независимости. «Какова бы ни была форма прислуживания, в глаза европейцу сразу бросается свободная манера их общения со своими господами, такая, какая для простого народа в нашей собственной среде в подобных ситуациях была бы, думается, недопустимой» [13: 39].
Тонкий знаток адыгской психологии Адыль-Гирей Кешев, оценивая характер служения у черкесов отмечал: «Даже простые крестьяне не заискивают ничьего расположения, ничьей благосклонности, в том числе и своих господ, от которых зависит их жизнь, напротив, они всеми силами стараются высказать явное невнимание и самое убийственное равнодушие и к ласкам и к угрозам» [14: 185].
На эту особенность поведения обратил внимание известный историк дореволюционного периода Н. Ф. Дубровин. «Каждый оборванный горец, – писал он, – сложив руки накрест, или взявшись за рукоять кинжала, или опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином вселенной» [15: 547].
В период военного противостояния с царизмом значительно изменились представления адыгов об окружающем мире, о странах, входивших в систему международных отношений. В зависимости от складывавшейся геополитической обстановки и внутренней социально-экономической ситуации отношения адыгов с сопредельными государствами складывались по-разному и имели неоднозначный характер. Одни из этнотерриториальных групп адыгов оказывались так или иначе в сфере влияния России, а другие – Турции. Вместе с тем адыги не располагали исчерпывающей информацией о международном положении и расстановке политических сил.
Весьма своеобразными были отношения адыгов с Турцией, с которой они традиционно поддерживали торговые и религиозные связи. Признавая могущество султана и его роль в мусульманском мире, адыги считали себя неподвластными Порте.
В годы военного противостояния с военной экспансией России, благодаря активной пропаганде турецких эмиссаров, у адыгов сложилось убеждение, что Турция самая большая и могущественная держава, способная оказать им значительную военную помощь. Однако обращения адыгов к Порте в большинстве случаев оставались безответными, турецкое правительство больше заботилось о собственных интересах.
В исторической науке неплохо изучены проблемы взаимодействия адыгов с Турцией, Англией и Францией в период Кавказской войны. Гораздо менее изучены тонкие пласты исторического сознания адыгов, их внутренний мир в период тяжелейших испытаний, выпавших на их долю.
В последние годы усилиями этнологов, фольклористов и культурологов проделана значительная работа по изучению устного народного творчества адыгов. Скрупулезное изучение сюжетов фольклора открывает для исследователей возможность проникнуть во внутренний мир адыгов в экстремальных условиях военного противостояния. Практическая ценность этого направления состоит еще в том, что в сознании наших потомков восстанавливается связь времен, и намечаются перспективы обретения ими подлинной идентичности [16: 86].
Историко-героические песни дают нам заряд духовной энергии, который так необходим для самообновления и развития народа.
Литература:
1. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура: In memoriam. СПб., 2003.
2. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
3. Там же.
4. Бэлл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 гг. – Т.1. – Нальчик, 2007.
5. Мариньи Т. Путешествие по Черкесии. – Нальчик, 2002.
6. Лонгворт Дж. Год среди черкесов. – Нальчик, 2002.
7. Бэлл Дж. Указ. соч.
8. Кажаров В. Х. Песни, ислам и традиционная культура адыгов в контексте Кавказской войны // Адыгские песни времен Кавказской войны. – Нальчик, 2014.
9. Кешев А.-Г. Характер адыгских песен // Избранные произведения адыгских просветителей. – Нальчик, 1980.
10. Там же.
11. Султан Хан-Гирей. Избранные труды и документы. – Майкоп, 2009.
12. Торнау Ф. Ф. Воспоминания кавказского офицера. – М., 2000.
13. Лонгворт Дж. Указ соч.
14. Кешев А.-Г. Записки черкеса. – Нальчик, 1988.
15. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. – Т. 1.
16. Кажаров В. Х. Указ. соч.
Вестник науки АРИГИ №16 (40) с. 105-108.
Ключевые слова: адыги, Россия, память, политика, героизм, традиции, война
Annotation: The article is devoted to the analysis of Russian-Adyghean relations during the Caucasian War. The paper shows the specifics of Russian politics in the region, the main motives of the Adygs' mass heroism during military operations are revealed. The military-political leaders of the Circassians are considered, in whose images the mass heroism displayed by the Adygs was concentrated.
Keywords: Adygs, Russia, memory, politics, heroism, traditions, war.
Героический нартский эпос является значительным памятником духовной культуры адыгов, относящимся к самым древним эпосам мира. Нартский эпос бытует у многих северокавказских народов, в частности, у абхазцев, карачаевцев, балкарцев, осетин и отчасти у ингушей, чеченцев, дагестанцев. На сегодняшний день недостаточно исследованной проблемой является сам процесс формирования нартского эпоса: механизмы отбора, иерархизации, редукции и компрессии жизненного материала [1: 352-364].
С древних времен у адыгов связь с окружающим миром достаточно явственно проявлялось в форме мифологизированных представлений. В обществе эпос выступает как способ хранения информации, «важнейший источник коллективных исторических воспоминаний» [2: 83]. Благодаря эпосу в сознании адыгов закрепились представления о территории расселения. В то же время «четко осознавалось наличие соседних, живущих рядом народов, контакты с которыми приводили не только к столкновениям, но и к взаимодействию» [3: 83].
В сообществе нартов непререкаемым авторитетом пользовались старшие, быт которых был пронизан героикой боевой жизни. Таким образом, главной, устанавливающей идеей эпоса становится героический характер деяний. Воин служит эталоном мужского поведения, его воспевают в песнях и прославляют в сказаниях.
Способность мыслить по мифологическому типу, инвертировать мифические образы в повседневную жизнь была особенностью адыгского общества. Английский путешественник Джеймс Бэлл приводит интересный случай, свидетельствующий о мифологических представлениях адыгов. «Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб. Здесь, говорят, прячется в пещерах скал животное, которого именуют морским медведем» [4: 81-82].
В XIX в. в условиях войны происходило возрождение утраченных воспоминаний. Сказания передавали из поколения в поколение исторический опыт, уроки нравственности. В сущности, эпос стал неписаным сводом законов, сформировавшим кодекс поведения, нравственные нормы адыгов – адыгэ хабзэ.
В историческом сознании синтезируется накопленный опыт многих поколений. Ярким примером бережного отношения к событиям исторического прошлого может служить память о греко-византийцах, сохранившаяся у адыгов еще в XIX в. Существовали предания о пребывании среди адыгов греков – «урыма», принесших им христианство.
В годы военного противостояния с экспансией царизма обострилась проблема отношения к остаткам исторического прошлого (сооружениям, древним захоронениям, барельефам и т.п.). Французский путешественник Тебу де Мариньи, неоднократно посещавший Черкесию в 1823-1824 гг., отмечал, что к сохранившимся памятникам исторического прошлого адыги проявляли почтение [5: 130]. Для черкесов эти памятники служили доказательством древности происхождения и прав на занимаемую территорию.
Многие иностранцы, находясь на территории Черкесии, проявляли коммерческий интерес к памятникам старины. Раскапывание погребений черкесы считали посягательством на память предков, владевших этой страной.
Борьба за независимость стала для адыгов испытанием их сил возможностей. В неравной борьбе с царизмом приходило осознание консолидации всех социальных групп адыгского общества. Такой консолидирующей силой стала национальная идея, позволившая адыгам в условиях войны подняться на более высокую ступень сплоченности.
Джон Лонгворт – корреспондент английской газеты «Таймс», посетивший Черкесию в 1839 г., описал интересный случай отношения адыгов к месту захоронения погибшего героя. «Когда мы направились к потоку их подножий, черкесы, несомненно, вдохновленные «гением места», вдруг непроизвольно разразились заунывным и жалобным стенанием о каком-то погибшем вожде…[6: 78].
Следует отметить, что в условиях войны слагались новые песни к тризне по погибшим. Джеймс Бэлл, живший среди адыгов в течение трех лет, зафиксировал много удивительных нюансов исторического сознания черкесов. Так, он записал песню, услышанную им на тризне. «Утром он вышел из дома для заключения мира, а вечером его принесли завернутым в саван. «Хвала Богу, – закричала его мать, – за то, что ты пал на поле чести, а не в поисках добра!» [7: 189].
В немногочисленных записях эпохи Кавказской войны отразились традиционные моральные нормативы поведения черкесских воинов. В сознании адыгов прочно закрепилась значимость гибели «на поле чести». В условиях борьбы за независимость складывалась система ценностей, в которой оказались тесно связанными трагедия Кавказской войны, мировоззрение ее героев, мотивы, вдохновившие безымянных авторов к созданию историко-героических песен [8: 31].
Глубокий анализ исторической специфики адыгских песен дан А.-Г. Кешевым. «Черкесская песня, прельщаясь более всего земною славою, призывала к ней всех, владевших конем и винтовкой, одаренных пылким умом и неугомонным честолюбием» [9: 134].
В годы войны в глубинных пластах народной памяти возникали жанры героического панегирика и «обрядового плача». «Поэтому, – отмечал А.-Г. Кешев, – нет надобности особенно распространяться о том, что и песни адыгов не могли естественно сделаться ничем иным, как воплощением того же господствующего духа: нельзя характеризовать их иначе, как поэзией наездничества, панегириком доблестных мужей, прославившихся между адыгов в различные эпохи исторического их существования» [10: 136].
Сложные перипетии Кавказской войны, несомненно, оказывали влияние на сознание адыгов. Тем не менее, даже в этих условиях первостепенное значение они придавали неукоснительному соблюдению традиций.
В XIX в. Черкесия испытала колоссальное напряжение сил. Военные акции царских войск, политические козни Англии и Турции создавали напряженное военно-политическое положение. В ходе военных действий менялась среда обитания, разрушались привычные представления и нормы жизни. При этом осознание своей принадлежности к этнической общности оставалось неизменным. Неизменными оставались также представления адыгов о себе, о древности своей истории.
Поэтому в борьбе за независимость адыги защищали не только свою землю, но и достоинство национальных традиций. Получая все больше информации о представителях другой культуры, адыги все больше задумывались над вопросом, что значит быть адыгом?
В исторической памяти адыгов сохранились многие образы, дающие четкое представление о наших предках, живших в сложных условиях XIX в. Один из ярких деятелей адыгского просветительства С. Хан-Гирей оставил нам собирательный образ авторитетнейшего бжедугского лидера, князя Пшекуя Ахеджакова. Во время последней встречи с ним Хан-Гирей обратил внимание на две важнейшие его черты: «Благородные поступки и мужественные подвиги приводили его в восторг, а всякая низость и подлое малодушие – в сильное негодование» [11: 543].
Длительная, изнурительная и ожесточенная война повлияла на самосознание адыгов. В воспоминаниях русского разведчика Ф. Торнау, оказавшегося в плену у адыгов, встречается интересное описание его прощания с черкесским предводителем Хаджи Джансеидом. «Вспомни обо мне с меньшей горечью, когда позже, между своими, ты встретишь на своем пути столько же расчета, хитрости и обмана, как у черкесов, – сказал Джансеид барону. – Вся разница в том, что у нас чаще всего бьют пулею или кинжалом, а у вас убивают человека коварными словами да грязным пером» [12: 290].
Основу ментальных установок адыгов составляет мировоззренческая основа – отношение к природе, к труду и богатству, к власти, к господству и подчинению, к праву и обычаям. К важнейшим составляющим мировоззрения адыгов относятся также свобода, долг, честь и справедливость.
Дж. Лонгворт обратил внимание на один феномен адыгского менталитета: какой смысл вкладывали черкесы в понятие «слуга». Англичанин с удивлением отмечал, что в сознании черкесов доминировала идея служения. Черкесы восхитительно справлялись с конкретными обязанностями, – писал Лонгворт, – как будто они занимались этим годами, но вели себя как важные персоны. Здесь следует обратить внимание на одно важное замечание Лонгворта о том, что оказание услуг не противоречит понятиям адыгов о независимости. «Какова бы ни была форма прислуживания, в глаза европейцу сразу бросается свободная манера их общения со своими господами, такая, какая для простого народа в нашей собственной среде в подобных ситуациях была бы, думается, недопустимой» [13: 39].
Тонкий знаток адыгской психологии Адыль-Гирей Кешев, оценивая характер служения у черкесов отмечал: «Даже простые крестьяне не заискивают ничьего расположения, ничьей благосклонности, в том числе и своих господ, от которых зависит их жизнь, напротив, они всеми силами стараются высказать явное невнимание и самое убийственное равнодушие и к ласкам и к угрозам» [14: 185].
На эту особенность поведения обратил внимание известный историк дореволюционного периода Н. Ф. Дубровин. «Каждый оборванный горец, – писал он, – сложив руки накрест, или взявшись за рукоять кинжала, или опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином вселенной» [15: 547].
В период военного противостояния с царизмом значительно изменились представления адыгов об окружающем мире, о странах, входивших в систему международных отношений. В зависимости от складывавшейся геополитической обстановки и внутренней социально-экономической ситуации отношения адыгов с сопредельными государствами складывались по-разному и имели неоднозначный характер. Одни из этнотерриториальных групп адыгов оказывались так или иначе в сфере влияния России, а другие – Турции. Вместе с тем адыги не располагали исчерпывающей информацией о международном положении и расстановке политических сил.
Весьма своеобразными были отношения адыгов с Турцией, с которой они традиционно поддерживали торговые и религиозные связи. Признавая могущество султана и его роль в мусульманском мире, адыги считали себя неподвластными Порте.
В годы военного противостояния с военной экспансией России, благодаря активной пропаганде турецких эмиссаров, у адыгов сложилось убеждение, что Турция самая большая и могущественная держава, способная оказать им значительную военную помощь. Однако обращения адыгов к Порте в большинстве случаев оставались безответными, турецкое правительство больше заботилось о собственных интересах.
В исторической науке неплохо изучены проблемы взаимодействия адыгов с Турцией, Англией и Францией в период Кавказской войны. Гораздо менее изучены тонкие пласты исторического сознания адыгов, их внутренний мир в период тяжелейших испытаний, выпавших на их долю.
В последние годы усилиями этнологов, фольклористов и культурологов проделана значительная работа по изучению устного народного творчества адыгов. Скрупулезное изучение сюжетов фольклора открывает для исследователей возможность проникнуть во внутренний мир адыгов в экстремальных условиях военного противостояния. Практическая ценность этого направления состоит еще в том, что в сознании наших потомков восстанавливается связь времен, и намечаются перспективы обретения ими подлинной идентичности [16: 86].
Историко-героические песни дают нам заряд духовной энергии, который так необходим для самообновления и развития народа.
Литература:
1. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура: In memoriam. СПб., 2003.
2. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
3. Там же.
4. Бэлл Дж. Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837-1839 гг. – Т.1. – Нальчик, 2007.
5. Мариньи Т. Путешествие по Черкесии. – Нальчик, 2002.
6. Лонгворт Дж. Год среди черкесов. – Нальчик, 2002.
7. Бэлл Дж. Указ. соч.
8. Кажаров В. Х. Песни, ислам и традиционная культура адыгов в контексте Кавказской войны // Адыгские песни времен Кавказской войны. – Нальчик, 2014.
9. Кешев А.-Г. Характер адыгских песен // Избранные произведения адыгских просветителей. – Нальчик, 1980.
10. Там же.
11. Султан Хан-Гирей. Избранные труды и документы. – Майкоп, 2009.
12. Торнау Ф. Ф. Воспоминания кавказского офицера. – М., 2000.
13. Лонгворт Дж. Указ соч.
14. Кешев А.-Г. Записки черкеса. – Нальчик, 1988.
15. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. – Т. 1.
16. Кажаров В. Х. Указ. соч.
Вестник науки АРИГИ №16 (40) с. 105-108.
Читайте также:
20 январь 2019, Воскресенье
Самир Хотко: «Санджак-Шериф» или «Делиберти», – проблема происхождения черкесского флага
06 декабрь 2017, Среда
КАВКАЗСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ ВО ФРАНЦИИ: КУЛЬТУРА, ПОЛИТИКА, СУДЬБЫ (1920-1980-е годы).
